Гость сайта: Екатерина Полянская. Стихи | АсПУр

Гость сайта: Екатерина Полянская. Стихи | АсПУр
Екатерина Полянская стихи
 Полянская Екатерина Владимировна, родилась в 1967г. в Ленинграде. Окончила СПбГМУ им И.П.Павлова.   Поэт, переводчик с польского и сербского языков. Член СП России. Автор шести стихотворных сборников, а также многих публикаций в  российских и зарубежных журналах, лауреат нескольких российских и зарубежных литературных премий.   Стихи переведены на польский, болгарский, японский, английский, чешский  и сербский языки.   

Гость сайта: Екатерина Полянская. Стихи

  

Екатерина Полянская

*** – так ведь меня могут спутать с теми, кто пишет о розах и бабочках… – высказывание в сети. Да, я буду писать о бабочках и цветах Всем смертям и войнам назло – обязательно буду, Потому что мне не пройти через боль и страх, Если не пронесу их в себе повсюду. Да, я буду писать о них, потому что они – хрупки, Потому, что их мужество много больше, чем наше… Лёгкие крылышки, тонкие лепестки – Целый мир, что мудрее людей и старше. Буду писать, потому что без нас без всех Жизнь обойдётся, а вот без них - едва ли. Попросту треснут, расколются, как орех Планы, амбиции, прочие «трали-вали». Потому, что когда не станет «своих» и «чужих», И сквозь горький стыд и недоуменье Мы возвратимся, то снова увидим их. И разглядим вечность внутри мгновенья Гдов Жизнь в городке замирает около трёх: Заперты церковь, столовая, магазин, Пусто на станции – ни поездов, ни дрезин, Сухо в стручках пощёлкивает горох У переезда, заброшенного так давно, Что даже шпалы замшели, как будто пни. В крепости козы уже не пасутся, но Просто лежат в дремотно-густой тени. Только в низине поблёскивает река, И осыпается медленный пыльный зной Между нездешним ужасом борщевика И лопухов беспамятностью земной. Только кузнечик, звоном наполнив слух, К детству уводит от горечи и тревог, Да над садами яблочный чистый дух Напоминает, что где-то ещё есть Бог. *** В этой комнате слышно, как ночью идут поезда Где-то там глубоко под землёй, в бесконечном тоннеле… Пережить бы ноябрь! Если Бог нас не выдаст, тогда Не учует свинья, и, глядишь, не сожрёт в самом деле. Пережить бы ноябрь – чехарду приснопамятных дат, Эти бурые листья со штемпелем на обороте, Этот хриплый смешок, этот горло царапнувший взгляд, Этот мертвенный отсвет в чернеющих окнах напротив. Пережить бы ноябрь. Увидать сквозь сырую пургу На январском листе птичьих лапок неровные строчки, Лиловатые тени на мартовском сизом снегу, Послабленье режима и всех приговоров отсрочки. Пережить бы ноябрь… Ночь ерошит воронье перо, Задувает под рёбра, где сердце стучит еле-еле. И дрожит абажур. Это призрачный поезд метро, Глухо лязгнув на стыках, промчался к неведомой цели. *** … и Цинциннат пошёл среди пыли и падающих вещей … направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему. В. Набоков «Приглашение на казнь» Как ты нелеп в своём мученическом венце!.. Нужно было тренировать почаще Общее выражение на лице, Притворяться призрачным, ненастоящим. Шаг с тропы – и проваливается нога, Чья-то плоская шутка – мороз по коже. Каждое утро – вылазка в стан врага. Вечером жив – и слава тебе, Боже! Осторожнее! Ведь и сейчас, может быть, Жестом, взглядом ты выдаёшь невольно То, что ты действительно можешь любить, То, что тебе в самом деле бывает больно. Вещи твои перетряхивают, спеша. Что тебе нужно? – Ботинки, штаны, рубаха… Это вот спрячь подальше – это душа, Даже когда она сжата в комок от страха. Над головами – жирно плывущий звук: Благороднейшие господа и дамы! Спонсор казни – салон ритуальных услуг! Эксклюзивное право размещенья рекламы! И неизвестно, в самый последний миг Сгинут ли эта площадь, вывеска чайной, Плаха, топор, толпы истеричный вскрик – Весь балаган, куда ты попал случайно. Доктор Боткин – Вы, доктор, свободны и можете нынче уйти. Здесь небезопасно – я добрый даю вам совет. Солдаты озлоблены, знаете. Как ни крути, А всякое может случиться… Ну, что значит – нет? Вам в этом семействе, простите, какая печаль? Как будто вы не понимаете, в чём их вина… Мальчишка, девицы… Поверьте, мне тоже их жаль. И мальчик болеет, увы. Но ведь это – война! На что вам они? Они к этому сами пришли. Погибнуть зазря вместе с ними – да это же бред! В конце концов, вы для них сделали всё, что могли, Вам не в чем себя упрекнуть… Почему, доктор, – нет? Не здесь, а в столице вы стольким сегодня нужны. Но время идёт… Говорю вам: бегите же прочь! Скажу откровенно: они тут все обречены. Послушайте, доктор, кому вы хотите помочь? Не делайте глупостей! Вы же ведь сами – отец! Я не гарантирую… Я за вас, доктор, боюсь. Там – жизнь и свобода. А здесь… Здесь один всем конец. Вы разве не поняли? – Понял. – И что? – Остаюсь. Идиллический сон Мне приснилась жизнь совсем иная, Так приснилась, будто наяву: Лошади вздыхают, окуная Морды в серебристую траву. До краёв наполнив звёздный улей, Светлый мёд стекает с тёмных грив. На земле табунщики уснули, Сёдла под затылки подложив. Светлый пот блестит на тёмных лицах, На остывших углях костерка, Склеивает сонные ресницы И былинки около виска. Спят они, пока вздыхают кони. Вздрагивая чуткою спиной, И полны ещё мои ладони Горьковатой свежести ночной. Спят, пока обратно не качнётся Маятник мгновенья, и пока Хрупкого покоя не коснётся Снов моих невнятная тоска. *** Чай с вишнёвым вареньем – о Господи, счастье какое – Розовеет окно за дремотными складками штор, Добродушнейший чайник лучится теплом и покоем, Тихо звякает ложечка о мелодичный фарфор. Чай с вишнёвым вареньем – о Господи, хоть на минуту Задержи, не стирай эту комнату, штору, окно – Неизведанный мир, детский образ чужого уюта, Недосмотренный сон, дуновение жизни иной. *** Здесь заплакать нельзя и нельзя закурить, Во весь голос не то, что кричать – говорить. Водка пахнет сивухой, вода – солона, И на стену в ночи наползает стена. Утро щелкает плетью, а по вечерам Кто-то ищет меня в перекрестии рам, И холодного зеркала пристальный взгляд Словно блик на штыке, словно окрик «назад!». Этот дом, он как зверя меня обложил, Коридорами, лестницами закружил. Я – живая мишень, я на злом сквозняке Своё робкое сердце держу в кулаке. Иаков И боролся Некто с ним до появления зари; Бытие (32, 24) И Некто возгремел: – Уже рассвет Приблизился, дрожат твои колени. Так отпусти же! – Дай благословенье! – Иаков прохрипел Ему в ответ. И зубы сжал. И из последних сил Упёрся в землю, обхватив за плечи Из тесной плоти рвущуюся вечность. И – устоял. И вновь – не отпустил. И воздух разорвался: – Кто посмел Со Мной бороться? Кто ты? – Я – Иаков. – Цвет неба и земли был одинаков, И одинокий куст во тьме шумел. – Иаков ты? Сын Исаака? – Да, Иаков, уповающий на милость… – Меж безднами плывущая звезда Поблёкла, помертвела, и – скатилась. И был Господний ужас так велик, Как может быть велик Господний ужас, Небесная спираль сжималась туже, И горло раздирал застрявший крик. Но лёгким дуновеньем с высоты Невидимых, неведомых ступеней: – Пусти меня. Я дам благословенье. И ведай, что боролся с Богом ты. Да опочит Господня благодать На имени, очищенном от праха! Ступай, Израиль. И не ведай страха: Ты будешь человеков побеждать. И он побрёл, ступая тяжело, Пытаясь привыкать к себе – иному, К иной судьбе, к печали незнакомой, К тому, что жив, а прошлое – прошло. Рождалось утро. Золотистый свет Стекал с небес легко и обновлённо. И маки, раскрываясь изумлённо, Мерцали уходящему вослед. Скрипач Памяти Муси Пинкензона Вздрогнула скрипка у мальчишеского плеча. Офицер, прищурившись, смотрит на скрипача. Офицер доволен: расстрел обещает быть Даже забавным… Он успеет убить. О, в этих скрипках всегда такая печаль... Он позволит музыке прозвучать. Мальчик, не медли, сыграй что-нибудь! Поспеши! Ну же, сыграй для сентиментальной души – Что-нибудь нежное для немецкой души… Он же сказал: Понравится – будешь жить. Что ты можешь, мальчишка, – маленький, как сверчок!.. К подбородку взлетает скрипка, к небу – смычок. Самое главное – не опускать лица: Мёртвых не видеть – матери и отца. Ну же, сыграй ноктюрн, не сходи с ума. Но горячей молитвы, мощней псалма Словно взрывает пространство перед тобой: …это есть наш последний и решительный бой!.. Это есть наш последний бой, наш последний – на землю – взгляд. Дёргается в конвульсиях автомат, Хриплым лаем захлёбывается другой. …это есть наш последний и решительный бой!.. Это есть наш последний – разорванной грудью – вдох. Он так глубок, что в него умещается Бог – Бог, так похожий на твоего отца. Смерти нет. Есть музыка – без конца. *** Подари мне ещё десять лет, Десять лет, Да в степи, Да в седле В. Соснора «Обращение» Всё спокойней, ровнее и тише Дышит полдень, и, солнцем прошит, Сизоватый бурьян Прииртышья Под копытами сухо шуршит. А каких я кровей – так ли важно Раскалённой степной синеве… Голос резок, а песня – протяжна, И кузнечик стрекочет в траве. Ни друзей, ни далёкого дома – Только стрекот, да шорох, да зной. Без дорог за черту окоёма Седока унесёт вороной. Бросить повод, и руки раскинуть, И лететь, и лететь в никуда – Затеряться, без имени сгинуть, Чтоб – ни эха, и чтоб – ни следа. Вот я, Господи, – малая точка На возлюбленной горькой земле, И дана мне всего лишь отсрочка – Десять жизней – в степи и в седле. *** Отец мой был похож на волка – И сед, и зол, и одинок. Лишь на руке его наколка – Раскрывший крылья голубок. Нелепо и довольно криво Он всё летит из дальних стран, Где сильный, молодой, красивый, Мой батя не от водки пьян. Где мать жива. А я, быть может, В проекте, или даже – нет. Где лёгкие тихонько гложет Дымок болгарских сигарет. И, напрочь забывая лица, Сквозь морок, суету и тлен, Я снова вижу эту птицу, Летящую средь вздутых вен. И в зеркале заворожённо Ловлю который раз подряд Всё тот же странно-напряжённый, Неуловимо-волчий взгляд. *** Я, скорее всего, просто-напросто недоустала Для того, чтобы рухнуть без рифм и без мыслей в кровать – Что ж, сиди и следи, как полуночи тонкое жало Слепо шарит в груди и не может до сердца достать. Как в пугливой тиши, набухая, срываются звуки – Это просто за стенкой стучит водяной метроном. Как пульсирует свет ночника от густеющей муки, Как струится сквозняк, как беснуется снег за окном. То ли это – пурга, то ли – полузабытые числа Бьются в тёмную память, как снежные хлопья – в стекло. Жизнь тяжёлою каплей на кухонном кране зависла, И не может упасть, притяженью земному на зло. *** Рыжая псина с пушистым хвостом Дремлет в тенёчке под пыльным кустом, И, полусонная, в жарком паху Ловит и клацает злую блоху. Рядом, приняв озабоченный вид, Вслед за голубкой своей семенит Самый влюблённый из всех голубей… На воробья налетел воробей – Бьются взъерошенные драчуны, Не замечая, что к ним вдоль стены Тихо крадётся, почти что ползёт Весь напряжённый, пружинистый кот. Как хорошо, что они ещё есть В мире, где горестей не перечесть, В мире, дрожащем у самой черты – Голуби, псы, воробьи и коты. То, что я есть То, что я есть, заставит меня быть В. Шекспир То, что я есть – в ночи крадущийся тать, Карточный шулер с драными рукавами. То, что я есть, заставляет меня хохотать, Петь, исходить рифмованными словами. То, что я есть, колпаком дурацким звеня, Пляшет на самом краю карниза. То, что я есть, шкуру сдирает с меня, И уверяет, что это – закон стриптиза. То, что я есть, славу любви трубя, Яростно шепчет через барьер столетья: Знаешь, я никогда не любила тебя. Больше того – никогда не жила на свете. То, что я есть, всем и всему назло Строит в ночи мосты, а с утра – взрывает. То, что я есть, заставляет врастать в седло Именно когда из него выбивают. То, что я есть, словно летучая мышь, Криком своим пробивая в пространстве дыры, Слепо летит и слушает эхо. Лишь Эхо – свидетель существования мира. То, что я есть, желая себя разбить, Мечется нелепо и неосторожно. То, что я есть – меня заставляет быть, И тут изменить уже ничего невозможно. *** Я хотела бы жить с вами в маленьком городе, Где вечные сумерки и вечные колокола… М.И. Цветаева …Так и я бы хотела, только без вас где-нибудь в Порхове, или, к примеру, Изборске, жить от зарплаты и до зарплаты, трудиться в районной больничке доктором – работать, как лошадь, уставать, как собака. Иногда, случайно услышав единственный колокол, вздрагивать, молча креститься, не вспоминать ни о чём. И я бы хотела, но многовато условностей, разных мелких помех… Нет, красивого жеста не выйдет. Да и в конце-то концов, какая мне разница, где встречать свои вечные сумерки. *** Лишь вечер выйдет за порог, И щёлкнет ключ в замке – Серебряный единорог Спускается к реке. И еле слышно в лунный щит Ладонью бьёт волна, И ветер кожу холодит, И длится тишина. И напряжённее струны Дрожит воздушный мост, Сияют, в гриву вплетены, Лучи далёких звёзд. Мерцает серебристый свет, Стекая по спине, И свет иной ему в ответ Вздыхает в глубине. Плывёт воздушный хоровод, Струится млечный ток… Он в воду медленно войдёт. И сделает глоток. И в вышину протянет взгляд, Пронзая звёздный прах, И капли света зазвенят На дрогнувших губах. И полетит высокий звон В чужую ночь, во тьму, Чтоб улыбнулся ты сквозь сон Неведомо чему. *** Не печалься, душа. Среди русских воспетых полей, И чухонских болот, пустырей обреченного града Ничего не страшись. О сиротстве своём не жалей. Ни о чём не жалей. Ни пощады не жди, ни награды. Нас никто не обязан любить. Нам никто ничего В холодеющем мире, конечно, не должен. И всё же, Не печалься, душа. Не сбивайся с пути своего, Беспокойным огнём ледяную пустыню тревожа, Согревая пространство собою всему вопреки, Предпочтя бесконечность свободы – законам и срокам, На крыло поднимаясь над гладью последней реки, Раскаляясь любовью в полёте слепом и высоком. *** Не понимая, как ведётся игра, Путаясь, выламываясь за пределы, Я исчезаю. Ты говоришь: «Хандра!» Ты, вероятно, прав… Но не в этом дело. Если ж не в этом, то чёрт его знает – в чём: То ли входная дверь прогремела цепью. То ли стена оскалилась кирпичом, То ли сквозняк вздохнул, и запахло степью – Кожею сыромятной, сухой травой, Горьким дымом, конским тревожным потом… То ли время дрогнуло тетивой, То ли птенец вскрикнул перед полётом. И за этим птичьим «была – не была!», За едва-едва ощутимой дрожью Времени, или треснувшего стекла, Каждый раз оживает одно и то же: Близко и так мучительно-далеко – (Вот оно, вот оно вьётся в пыли дорожной) Неуловимое то, с чем идти легко, С чем оставаться здесь никак невозможно. *** «Мы тут все хороши, пока всё хорошо, А задень интересы – иной разговор: На такое нарвёшься – сотрут в порошок…» – Докурив, он рывком передёрнул затвор, И зевнул: «Я тебе – друг, товарищ и – волк. Пусть считают меня дураки – подлецом. Наплевать!..» – так сказал человек, и умолк, Тяжелея и отвердевая лицом. Но другой рассмеялся: «Всё правильно, брат! Нынче воздух до боли пронизан весной – Не наполнится слух, не насытится взгляд…». И шагнул, повернувшись беспечной спиной. Мир дышал на разрыв, шелестел и звенел, Человек по ладони раскрывшейся шёл. И дрожал у него меж лопаток прицел, И отбрасывал солнечных зайчиков ствол. *** Я хочу купить розу. Хочу купить розу, Как будто желаю дать шанс Больному рабу – Просто шанс умереть на свободе. Хочу купить розу, Но каждый раз что-то не так: Не то, что нет денег, Не то, чтоб последние деньги, Но просто есть множество Необходимых вещей. Так много вещей. И снова цветок остаётся У смуглых лукавых торговцев За пыльным стеклом. А я ухожу, Продвигаясь всё дальше и дальше, В то время, когда Я и впрямь на последние деньги Куплю себе розу. *** Получив от судьбы приблизительно то, что просил, И в пародии этой почуяв ловушку, издёвку, Понимаешь, что надо спасаться, бежать, что есть сил, Но, не зная – куда, ковыляешь смешно и неловко. Вот такие дела. Обозначив дежурный восторг, Подбираешь слова, прилипаешь к расхожей цитате. Типа «торг неуместен», (и правда, какой уж там торг!) Невпопад говоришь, и молчишь тяжело и некстати. А потом в серых сумерках долго стоишь у окна, Долго мнёшь сигарету в негнущихся, медленных пальцах. Но пространство двора, водосток и слепая стена Провисают канвою на плохо подогнанных пяльцах, Перспективу теряют и резкость, и странно – легко Истончаются, рвутся, глубинным толчкам отвечая… И вскипает июль. И плывёт высоко-высоко Над смеющимся лугом малиновый звон иван-чая. Троллейбус Неизвестным безумцем когда-то Прямо к низкому небу пришит, Он плывёт – неуклюжий, рогатый, И железным нутром дребезжит. Он плывёт и вздыхает так грустно, И дверьми так надсадно скрипит, А в салоне просторно и пусто, И водитель как будто бы спит. И кондуктор слегка пьяноватый На сиденьи потёртом умолк. Ни с кого не взимается плата, И на кассе ржавеет замок. Он плывёт в бесконечности зыбкой, В безымянном маршрутном кольце С глуповато-наивной улыбкой На глазастом и плоском лице. И плывут в городском междустрочьи Сквозь кирпично-асфальтовый бред Парусов истрепавшихся клочья И над мачтами призрачный свет. *** Они рассуждали: хитрый – о честности, трусливый – о мужестве, бездарный – о вдохновении. А равнодушный так говорил о любви, что аж заходилось сердце. Они призывали: благополучный – к терпению, злой – к милосердию, к щедрости – жадный. Ну а бездельник так пел славу труду, что прямо руки чесались. Они упрекали: лжецы – в недоверии, любопытные – в сдержанности, эгоист – в неготовности к жертве. А безбожник, тот просто разил наповал цитатами из Писания. И вот, постарев, поседев в безнадёжной борьбе с энтропией, устав от привычной сансары, я вспомнила вдруг, что в учебнике – обычном учебнике военно- полевой хирургии, сказано чётко: «спеши не к тому, кто кричит – к тому, кто молчит». Удельная А давай-ка дойдём до шалманчика средней руки, Где шумит переезд, и народ ошивается всякий, Где свистят электрички и охают товарняки, Где шныряют цыгане, где дня не бывает без драки, Где торгуют грибами и зеленью, где алкаши Над каким-нибудь хлипким пучком ерунды огородной Каменеют, как сизые будды, и где для души На любой барахолке отыщется всё, что угодно, Где базар и вокзал, неурядица и неуют, Где угрюмо глядит на прохожих кудлатая стая, Где, мотив переврав, голосами дурными поют, И ты всё-таки слушаешь, слёзы дурные глотая. Там хозяин душевен, хотя и насмешлив на вид – У него за прилавком шкворчит и звенит на прилавке. Он всего лишь за деньги такое тебе сотворит, Что забудешь про всё и, ей-Богу, попросишь добавки. Он, конечно, волшебник. Он каждого видит насквозь, И в шалманчике этом работает лишь по привычке. Вот, а ты говоришь: «Всё бессмысленно…» Ты это брось!.. И опять – перестук, да пронзительный свист электрички. *** Что остаётся, если отплыл перрон, Сдан билет заспанной проводнице? Что остаётся? – Казённых стаканов звон, Шелест газет, случайных соседей лица. Что остаётся? – дорожный скупой уют, Смутный пейзаж, мелькающий в чёткой раме. Если за перегородкой поют и пьют, Пьют и поют, закусывая словами. Что остаётся, если шумит вода В старом титане, бездонном и необъятном, Если ты едешь, и важно не то – куда, Важно то, что отсюда, и – безвозвратно? Что остаётся? – Видимо, жить вообще В меру сил и отпущенного таланта, Глядя на мир бывших своих вещей С робостью, с растерянностью эмигранта. Что остаётся? – встречные поезда, Дым, силуэты, выхваченные из тени. Кажется – всё. Нет, что-то ещё… Ах, да! – Вечность, схожая с мокрым кустом сирени. Трое Фотография стандартна: первый класс – Ох уж мне, блин, эта «школьная скамья»… «Неблагополучных» трое нас – Лёнька-Чипа, Игорёк, да я. Полуграмотная тётка Игорька, Та, что мыла в нашей школе этажи, Нам сказала: «Жизнь у вас горька. Надо вам, ребятушки, дружить. Все вы – сироты: без мамок, без отцов, Стало быть, и не нужны вы никому. Не теряйтесь, а не то, в конце концов, Передавят, как котят, по одному». Вот мы и дружили, как могли: Вместе дрались, вместе бегали в кино, Тополиный пух в июне жгли. И нам было совершенно всё равно, То, что я училась хорошо, А они – забили напрочь… Ну, так что ж? И меня не повергали вовсе в шок Сигареты, клей «Момент» и даже – нож. А потом все разбежались кто куда: Им – в путягу, ибо славен всякий труд, Я же безо всякого труда Как-то быстро поступила в институт. Лёнька воровал, попал в тюрьму, После вышел – да обратно сел. Игорь пил. Потом бомжатскую суму На плечо вполне безропотно надел. Ну а я науку грызла сгоряча, Не сбавляя взятый темп на вираже. В общем, я училась на врача, И – небезуспешно… Но уже Просыпался странный зверь в моей груди, И дышал, переплавляя всё – в слова. Бабка говорила: «Нелюдь!», и Не была совсем уж сильно неправа. Лёнька сгинул где-то в дальней ИТК, Игорька отрава со свету сжила. Ну а я могла бы жить наверняка. Я могла бы. Да вот только – не смогла. Потому, что бесконечно длился час, Но меж пальцев утекли десятки лет… Потому, что только трое было нас: Пьяница, ворюга и – поэт, Потому, что это – полная фигня: Дескать, каждый сам судьбу свою лепил. И теперь я знаю точно: за меня Лёнька воровал, а Игорь – пил. И всё чаще я гляжу, гляжу туда, Где сквозь облака высокий свет Говорит о том, что боль – не навсегда, А сиротства вовсе не было и – нет. *** От трескучей фразы на злобу дня, Виршей холопских, тысячных тиражей, Ангел Благое Молчанье, храни меня – Губы мои суровой нитью зашей. Лучше мне, измаявшись в немоте, Без вести сгинуть, в землю уйти ручьём, Чем, локтями работая в тесноте, Вырвать себе признанье – не важно чьё. Лучше исчезнуть, попросту – помереть, Быть стихами взорванной изнутри. Только бы – перед ликом твоим гореть, Только бы слушать, только б ты – говорил. Только бы слушать, вслушиваться в шаги, Свет твой угадывать из-под прикрытых век… Ангел Благое Молчанье, мне помоги, Ибо я всего-то лишь – человек. В час, когда сердце захлёстывает суета, Требуя покориться и ей служить, Ангел Благое Молчанье, замкни мне уста, Чтобы мне перед Словом не согрешить.
Оцените статью
Комментарии: 1
  1. Дмитрий Гаранин:

    Замечательная подборка стихов, каждый со своим смыслом и своей атмосферой. Много поражающих воображение находок: «Между нездешним ужасом борщевика | И лопухов беспамятностью земной. Или там же: «И осыпается медленный пыльный зной» — роскошная эналлага!

Добавить комментарии

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Гость сайта: Екатерина Полянская. Стихи | АсПУр
В Тюмени подвели итоги областного конкурса «Лёгкое перо» | АсПУр