Наталья Тагорина. Непостижимое целое | АсПУр

  
Непостижимое целое ДЕНЬ и НОЧЬ. Литературный журнал для семейного чтения № 2 | 2018
   
Трава проклюнулась в газонах. Стакан с фиалками вспотел. И пахло йодом и озоном. А снег  – летел, летел, летел.  Людмила Щипахина                                                       
        Второй – апрельский – номер журнала «День и ночь», как и затяжная весна этого года,  весь  –  смешение снега и солнца, холода и тепла  – будто сна и яви...         Уже в обложке с репродукцией картины Александра Отрошко  «День меж зимой и весной» – предельное сияние света и тени. И сразу же – слова, соединяющие два полюса, два мира: «Сегодня приснилась  Лариса».  Так Юрий Беликов начинает свои воспоминания о недавно ушедшей Ларисе Васильевой в рубрике «ДиН память». Самые тонкие и нежные  –  то мимолётные, то глубочайшие  – подробности сна и жизни отразили прекрасного поэта:  «…её постоянно окликал Его Величество Русский Язык. Она слышала его как никто – до корней: «а степь по имени Степана / однажды Степью названа». И если мы остаёмся верны именно русской поэзии,  Лариса Васильева рассчитывает на наш оклик. И отклик. Не забывайте: «Я до сих пор к нему иду!» Это – о нас с вами. О каждом, кто её помнит».         Этот год  – юбилейный, ДиНу – 25 лет.  Уже прошли первые встречи в рамках празднования  – в Красноярске и Москве.  Впереди  – много новых прекрасных событий, и журнал – уже которую  весну подряд! – хорошеет и набирает силу вместе с расцветающей землёй.         И мы неизменно, вновь и вновь прикасаемся к этой земле, к духовной почве – в рубрике «ДиН краеведение», в живых и ярких сценках жизни – и простой, и возвышенной одновременно. Владимир Шанин  знакомит нас с легендой отечественной педагогики Антониной Ивановной  Малютиной в очерке «Дочь поэта»: «Лидия Сейфуллина, маленькая, круглолицая, с короткой стрижкой тёмных волос, первой обратила внимание на Тоню, что-то рисующую на маленьких клочках бумаги, и попросила показать рисунки. Девочка долго не соглашалась, и в конце концов поддавшись на ласковые уговоры, передала писательнице с десяток своих бумажек. Лидия Николаевна прочла надпись на первой бумажке: «Председатель!» – и громко расхохоталась. «Что же меня-то не нарисовала? – с обидой спросила она Тоню. Девочка застыдилась: «Есть, но нехорошо получилось». Наконец Тоня передала Сейфуллиной рисунок. «Товарищи, а мой лучше всех!» – снова расхохоталась автор «Виринеи» и попросила этот рисунок у Тони на память».        А в статье Геннадия Прашкевича «Большая река. О творчестве Владимира Никифорова» и воспоминаниях самого Владимира Никифорова «Моя случайная родина» – в единый духовный источник сливаются великая сибирская река Енисей и – книга: «Книги и дикие голуби на маклаковской лесобирже. Книги и бесконечные плотоматки на реке. Книги и бесконечные гари по берегам, непроходимо заросшим малинниками. Книги и стрижи над обрывами. Книги и гранитные скалы, костяника и земляника на полянах, заросли черники и смородины. Мы жили всем этим. И попадающая нам в руки книга была так же полезна и естественна, как хороший хариус на перекате, как выставленная в протоке рыбацкая сеть, как нашествие белых груздей на опушку леса».        В проживание этих светлых картин советского прошлого неожиданно вторгаются совсем иные, тёмные тона  – и это тоже наша история, которую удивительно узнавать в рассказе  Сергея Смирнова «Подковный гвоздь»: «Улыбается он, а синие глаза его, как плошки пустые, смотреть в них страшно, так холодом и обдаёт. <…> Верующая Зинаида сказала бы: «демон это, смерть!» –  и перекрестилась бы. Она, правда, так и сделала, когда фотографию эту увидела. Ничего человеческого в тех глазах не было. И это она, Зинаида, слух по деревне пустила, что Кузьмич за фашистов воевал...  Уж она-то их достаточно повидала, но ни одного не убила, вот что жалко. Думала, пусть хоть этот помучается, Кузьмич-то, может, и соответствующие органы на него внимание обратят, потому что он настоящий фашист, не по должности, а по душе».         Непостижимая сложность человеческой души, путей, которыми ведёт её Бог, – восходит к коллективному, всеобщему движению. В заметках Никиты Брагина "Путешествие из Стамбула в Анкару" в рубрике «Мосты над облаками» – всё та же вечная двойственность:         «Среди дорожного угара,       крикливой толчеи машин,       среди сумятицы базара,       среди ничтожества руин        я ощущаю тлен живого       и вижу мёртвое живым <…>        <…> Гигантская опрокинутая чаша Царьграда —  купол Святой Софии, увенчанный золотым полумесяцем, всплывает над кронами деревьев парка. Он тяжек, словно шлем великана, и опирается на столь же, если не более, тяжеловесное здание. Кажется странным, что на исходе античности, когда подводились итоги эпохи Гармонии, возникло столь экспрессивно-мощное и циклопически-громадное сооружение, небогатое внешними украшениями, не радующее соразмерностью колонн, застывших в энтазисе под напором архитрава, но влекущее иным, титаническим масштабом, и созданное как будто не по правилам, не как принято было, но вопреки всему этому, взрывным напряжением человеческого духа.        Она подавляет и влечёт, а вблизи неё уже теряешься перед огромностью стены, и, притягиваемый некоей силой, действующей подобно гравитации, но не имеющей названия и не воплощённой в формулах, оказываешься внутри великого храма. Какой контраст внешнего и внутреннего, формы и содержания! Если снаружи София подавляет, то внутри —  возносит. Объём её воздушен и лёгок, и именно там —  дышится. И не давит купол, но зовёт —  выше  и  выше....        <…> На грани тьмы и света, на рубеже моря и лавы, в сопряжении и столкновении плотского праха и бесплотного духа рождаются шедевры, и в этом глаз учёного видит закономерность, а сердце поэта – истинную гармонию, отзвук замысла Божия, сущность самого творчества».         Этими отзвуками, поэтическими брызгами, светотенью, золотом и свинцом  до краёв наполнены страницы журнала:        По-над слякотью царствуя,       Паря круговым венцом,       Выси текут январские       Золотом и свинцом.        В солнце до дрожи веруя,       Таяньем вдрызг пьяна,       Каждая лужа серая       Высвечена до дна <…>. 	                    (Екатерина Монастырская)          Лопшеньга        На берегу у моря Белого,       Покинув ледяной ручей,       Едва согревшись, солнце беглое       Лежало на моём плече.        Метались в небе чайки лёгкие.       И, терпкий воздух шевеля,       Приливом долгим, словно лёгкими,       Вздыхала чуткая земля <…>.                    (Константин Скворцов)         Можно цитировать  дальше и дальше. Находить эти проблески в поэтических подборках Людмилы Щипахиной, Владимира Алейникова, Евгения Степанова, Эльдара Ахадова, Евгения Каминского, Владислава Пенькова, Варвары Юшмановой, Евгения Минина,  Аиды Фёдоровой.         Узнавать и раскручивать ту же метафору в сюжетах большой и малой прозы – у Михаила Тарковского и Павла Веселовского, Геннадия Васильева, Дмитрия Косякова, Сергея Катукова.        Считывать в беседах и размышлениях, публицистике и документалистике  Игоря Тюленева, Максима Лаврентьева,  Сергея Арутюнова, Александра Орлова, Александра Астраханцева.        Наконец, ощущать, – как силу, уводящую вглубь, – в густом юморе языка сибирских бабушек и стариков у Альбины Мамаевой:         «Сам-от давай меня сомушшать:       – Можеть на берег заедем, искупнёмся. Нонче за всё лето ноги не намочили в реке-то...       – Так-ту чё не искупнутца... А сёдни како число-то?       – Однако второ... На работу не хожу, дак в численник не заглядываю. А тебе чё число-то?       – Да так, ничё. Счас на ум пало –  сёдни вить Ильин день... Большой празник-от... Старухи говоривали, мол Илья-пророк сёдни льдинку в воду бросил. С Ильина дня купатца большой грех.       – Ну ты и сказанула! И чё –  купатца не будем? Гли-ка, жаришша стоит, кака тебе льдинка! Ты  навроде нормальна, а как сказанёшь – хоть стой хоть падай!       – Чё я сказанула-то? Не веришь, дак послушай. Как счас помню...»         Во всём – и в льдинке среди жары – видеть, как сжимается пружина двойственности, чьим напряжением живёт мир и слово.          И – через слово – жить  в этой двойственности.  И над ней, в непостижимом Целом.   
Наталья Тагорина, Санкт-Петербург