Нина Ягодинцева. «И прошлую вместить, и будущую жизнь…»
Своё полное собрание стихотворений поэт и философ Салим Фатыхов назвал «Дихотомия бытия». В этом, в общем-то, научном названии отражена изначальная трагедия нашего мира, рассечённого на идеальное и реальное, духовное и материальное, прошлое и настоящее, мгновенное и вечное. И между разделёнными полюсами мерцает смятенная и такая краткая человеческая жизнь, крохотная пылинка в бурях Космоса, Природы и Истории… Но эта книга одновременно есть преодоление трагедии жизни – и ключом к преодолению буквально с первых страниц становится чудесный образ чаши протоарийского бога Йимы, индоиранского Джамшида. Чаши, отражающей в себе весь мир:
Я чашей Джамшида владел только ночь.
Но, выпив амброзии пламень небесный,
Всё видел, пронзая планету насквозь,
Всё слышал: и плачи, и песни…
Этот образ встречается в книге у Салима Фатыхова не однажды, он является и символом счастья, и знаком естественного страха перед безграничностью открывающегося мира, и обретает значение, равновеликое душе. Равновеликое, потому что благодаря ему понимаешь: а ведь именно через крохотную песчинку души в краткой жизни человеческой проходят таинственные токи тысячелетий и иных пространств, соединяющие бытие в единое целое! И, может быть, для того и создан человек, чтобы труд души и ума его был только и направлен на постоянное сближение, сшивание, настройку созвучия половин-антиподов? И в этом труде – не только оправдание человека, но и возможность раздвинуть границы нашего сознания до полюсов-крайностей, то есть – до самых границ Мироздания:
Напластовано время
В объемистых трюмах Вселенной.
Штабелями эпохи.
И пахнет мышиной семьей.
Там упала секунда,
Тут сутки торчат,
Как поленья,
Где-то в самом углу
Утрамбовано детство мое.
…И центром притяжения для внимательного читателя становятся уже не трещины и разломы бытия, не смертельная непримиримость его противоречий, а то, как, каким образом поэт в своём сердце собирает переживания и впечатления в единую, нераздельную гармонию. А какой поэт не мечтает – особенно в юности! – соединить собой все времена и пространства, которые предчувствует восторженная и встревоженная душа! И ведь никто до поры не боится обжечь взор пронзительным, всепроникающим светом озарения, взорвать душу трагической красотой, например, восточного мира!
Здесь вздыхают молча минареты,
Отрицая неуёмный свет.
И пронзают дерзкие ракеты
Строки торопливые газет.
На этом пути много отважных, но не каждый обретает чашу Джамшида, чудесное отражение открывается не каждому. Его, это отражение, всю жизнь приходится терпеливо собирать по крохам, мгновениям, искрам, разочаровываться и начинать сначала. И когда, наконец, в неведомый миг всё сойдётся, сложится и зазвучит, – оно увидится именно таким, каким предчувствовалось в юности: ни одна песчинка не потеряется, ни одна искорка, даже зажженная в юности, не погаснет… Но сомнения в правдоподобии твоего бытия «здесь и сейчас» и в правдоподобии бытия «там и тогда» останутся, рождая у поэта , например, и такие строчки:
Во мне еще живут инстинкты диких джунглей,
Волнение морей, паренье странных птиц.
И тлеют по ночам сырых стоянок угли,
И пробегают тени неповторимых лиц.
Я, может быть, из тех – безвинно осужденных!
А может быть, из тех, кто на погибель вел?
Из праха одного и я, и ночь, и клены,
И рыба в Сырдарье, и в Кракове костел.
Начало у меня, как у всего, – простое.
Я тоненькой тычинкой по космосу кружил.
Не спится до утра! Как мысли успокоить
И прошлую вместить, и будущую жизнь!
Для поэтического труда нужен не только особый склад ума, души, но и особые, чуть ли не на генетическом уровне, сопряжения пространственных траекторий и линий-дорог судьбы. В личности Салима Фатыхова сошлось столько силовых линий, что он не мог не стать поэтом – но не мог стать и только поэтом, заточить свой дар в «башне из слоновой кости»: дороги жизни распахнули перед ним космос, огромную страну, суровое столетье – и таинственные глубины прошлого. Родился он в Магнитогорске – городе легендарном, знаменитом не только гигантской стройкой первых пятилеток советского ХХ века, но и поэтическим своим духом, берущим начало в глубокой древности, в песнопениях и заклинаниях протоарийских племён, от которых осталось только эхо в названиях гор и рек Урала.
В юности поэт работал в геологоразведке – на Таймыре, на уральском Севере, в южных Кызылкумах, и это было живое прикосновение к загадкам земной плоти. Потом служил на Краснознаменном Тихоокеанском флоте, а в Средней Азии увлёкся археологией, погружающей в пучины тысячелетий:
Лопаты заступ вмял песок – и вдруг!
Предстал передо мной, как откровение,
В гончарных кольцах хрупкий акведук –
далекое, великое творение!
Сразила вмиг сырая пустота!
Тоска веков колени подкосила!
Как крестная невидимая сила,
Струею лет ударила вода!
Был журналистом, изучая в ежедневной бытовой и социальной практике стихию речи. Трудился в областной администрации, постигая законы социума в переломный, трагический период истории страны. И наконец, утвердился в научной сфере – в культурологии – своим масштабным многолетним трудом-открытием «Мировая история женщины», где через призму истории женщины показал зарождение человека, его культуры и развитие цивилизаций. А главное – Салим Фатыхов никогда не расставался со стихами: в экспедициях, на флоте, в журналистских буднях, государственных заботах, вечерами в кругу семьи рифмы были рядом… Слова складывались в образы, от страницы к странице рос лирический дневник, который сегодня мы можем прочесть в полном объёме. Автор разделил его на три части: стихи из уже опубликованных им книг, публикации в газетах и журналах – и строки, которые до времени затерялись в забытых архивных папках, научных черновиках, рабочих ежедневниках – а вот сейчас увидели свет.
Поэтическому перу Салима Фатыхова подвластны и глубокие философские чувства, и бытовые переживания, – ко всему он подходит бережно и милосердно, с уважением к тайне жизни, с ощущением трагичности бытия, а порой с самоиронией и лёгким юмором:
В Средней Азии жа-а-ра!
Ни дождинки, ни росинки!
На прилавках сыр “Российский”
Снова топит Бухара.
В Средней Азии жара-а-а-а!
Буйствуют антициклоны.
Я стою к земле наклонно,
И потею, как гора…
Книга во всех своих разделах полна восточными рефлексиями, которые размещены вперемешку с поэтическими открытиями бытия и чувств и в ранней юности, и в молодости, и в дальневосточной стихии, и в Арктике, и на Урале. Она полифонична, как многострунный восточный инструмент. Темы то живут отдельно друг от друга, то сплетаются в причудливый (и – как представляется – буйно-растительный) орнамент, в протяжную мелодию, где труд, любовь, восторг, дружба, тайна созвучны друг другу, потому что проходят сквозь одно сердце – сердце поэта. За многими стихами угадываются биографические меты, стихи прорастают из быта, из того, что есть, и пытаются всмотреться в то, что будет…
В комнате усталые предметы.
Стол, хотя бы. Он, как пень, осел
От вина, тетрадей, винегретов,
От моих локтей – я домосед!
А дверная ручка?! Боже правый,
Как же ею вертят невпопад!
То её налево, то направо,
То на ней пальто, а то бушлат…
Говорят, нынче не время энциклопедистов – время клипмейкеров, но это ведь явная ложь: несмотря на то, что ветер эпохи в клочья рвёт души, никуда не делась древняя (вечная!) человеческая страсть увидеть и осмыслить мир целиком, постичь целокупно глубины его и тайны, услышать не только себя самого, но и жалобы дерев:
Холодный ствол арчи к щеке моей прижался,
И жалобно скулил, как пёс в сырую ночь.
Он медленно старел. Он тихо обижался,
Страдая от ветров и пересола почв…
и почувствовать грозное простодушие пустыни:
Кызылкумы, Кузылкумы…
Ночь пульсирует в лицо.
Не идет на помощь сон,
Только думы,
думы,
думы.
Как кощунственно темно!..
заговорить с ветром, как с товарищем:
Ах, ветер, ветер! Старый греховодник…
Ты у прибрежных сопок бродишь, пьян.
А я сегодня, как седой подводник,
Рыдаю, покидая океан.
А в какой-то момент миропостижения с горечью выдохнуть:
Говорят, архары в Нурате
Всё ещё проносятся по скалам!
Но двустволки с бешеным оскалом
Метят по последней красоте…
Укротив божественный порыв,
Но не зная, в чём они повинны,
Всё ещё кудлатые орлы
Кружат по распаханным долинам!
Всё ещё бывают чудеса!
Что-то, где-то существует гордо…
Но уже зажмурила Природа
От испуга влажные глаза.
Татарская кровь (а предки Салима Фатыхова происходят от волжских булгар), долгое время жизни на Востоке, очарование Севером, тяга к музыке слова сплелись в этих стихах в неповторимый колорит: лиризм, пафос и юмор звучат в них одинаково чисто и сильно.
Стою – седой и юный,
Предки мои – гунны!
Пою, как хан, богатый –
Живут во мне сарматы.
В плечах степные меты –
Потомок массагетов.
Волнуют память мифы –
Предки мои – скифы.
Скуластый, низкий, карий,
Отец родной – татарин.
В плену рублёвских фресок –
Я русский, я советский!
Это «собирание себя» в истории, начиная с забытых племён, – знак, мета противостояния эпохе клипового сознания и клипового бытия. Но ведь и безмерные пространства страны, которые поэт объединил в своей судьбе и своём труде, обязывают! И ответ наступающему обезличенно-глобальному самоощущению человека – глубокое, на уровне крови, ощущение своей национальной принадлежности в кругу (букете, созвездии) всех наций, голос со своим неповторимым, таинственным восточным колоритом, одна музыка имён в котором привораживает читателя навсегда.
На развалины Шахри-вайрона
Ночь присела прочистить перья.
Если древней легенде верить,
Ночь – большая, большая ворона
На развалинах Шахри-вайрона.
В каждом стихотворении через душу лирического героя происходит живое соединение, сращение разделённого, мир воедино собирается в человеке – и само сердце поэта воистину становится чашей Джамшида, а книга – желанным отражением всего сущего в человеке и вокруг него. Завершает книгу небольшое приложение – «Семь дней, которые потрясли…». Для внимательного читателя, прошедшего вместе с автором долгий полнозвучный поэтический путь, эти семь заметок – семь ключей, которые ещё не однажды заставят вернуться к любимым строчкам поэта и заглянуть в их мерцающую глубину.
А что же автор, открывающий для всех нас свой многодневный лирический дневник, отпускающий многолетний труд? Автор по-восточному нетороплив, спокоен и мудр:
А мы нисколько не спешим.
Нам за чертой столетья надо
Оставить на помин души
И нашу боль, и нашу радость.
И мы нисколько не спешим…
И значит, в этом неспешном бытии должны зазвучать и новые поэтические строки Салима Фатыхова.
Нина Ягодинцева
